«Лялька» показала спектакль «Дядя Ваня и сестры три»
В прошлом месяце, в котором мы отмечали Международный день театра, Белорусский театр «Лялька» представил спектакль для взрослых о нереализованных возможностях и обыкновении лгать себе и другим.
В постановке заняты только два артиста – Александр Маханьков в роли актёра Владимира Белова и Ольга Маханькова, воплотившая женские образы, проходящие в фантазиях и воспоминаниях персонажа. Но столь небольшое количество действующих лиц не лишают спектакль живости, действенности и возможности целиком захватить внимание зрителей. Образ, созданный Александром Маханьковым, отличается сложностью переживаний и глубокой сценической обобщённостью. Его персонаж, исполненный на грани драматического искусства, пантомимы и цирка, становится близким для каждого зрителя, так как проблемы актёра Белова едины практически для всех представителей современного человеческого общества.
Найдётся немного людей, которым неведомо знаменитое высказывание Уильяма Шекспира из комедии «Как вам это понравится»: «Весь мир – театр. В нём женщины, мужчины – все актёры». Современная поэтесса Наталия Бараш так интерпретировала проблематику этих строк:
Вся жизнь театр, а люди в ней актёры.
О! Как же истина верна!
Играем мы, бывает, роли
В которых сути нет, и нет добра.
А психоэзотерик Александр Свияш в книге «Разумный мир или как жить без лишних переживаний» предложил один из вариантов реалистической жизненной позиции, которая получила название «Жизнь есть цирк». При этом он сделал весьма проницательные замечания: «Название этой позиции напоминает нам известное изречение «жизнь есть театр». Можно было бы сказать и так, но мы намеренно усилили критический аспект. Стать артистом в театре для многих может показаться привлекательным. А вот как насчёт клоуна в цирке? А ведь наша жизнь – это далеко не театр. Это сплошной цирк с нами в роли главных клоунов. А мы не понимаем этого и обижаемся, то на одно, то на другое».
Так и получается, что в самом начале спектакля персонаж Александра Маханькова выходит в виде клоуна. Да и сама актёрская профессия Белова указывает на театр как глобальный образ современного «общества спектакля». В нём жизнь каждого человека, по словам французского философа Ги Дебора, превратилась в «спекулятивную вселенную», индивидуальная реальность «легко фабрикуется общественной властью», а вторичные, расщеплённые образы этого действа «обретают плоть и становятся эффективными мотивациями гипнотического поведения, красочным сном для лунатиков».
Безусловно, такой мир вызывает чувство неизбывной тоски, которая характеризует всё существование людей в «обществе спектакля». И потому совершенно неслучайны в названии постановки режиссёра Юрия Пахомова чеховские параллели. Причём, речь может идти не только о «Дяде Ване» и «Трёх сёстрах». Всё творчество гениального русского писателя говорит о тотальном отчуждении от истоков жизни и проблематичности возможности самоосознания. Также есть схожий по структуре драматический этюд Антона Чехова «Лебединая песня», где главный герой, актёр Светловидов, говорит: «Какой я молодец был, красавец, какой честный, смелый, горячий! Боже, куда же это всё девалось?».
Женский образ, воплощённый Ольгой Маханьковой, заставляет уже современного актёра Белова сталкиваться со своими иллюзиями и фантазмами, на которых он натыкался постоянно в течение всей своей жизни. Она и Марлен Дитрих, образ недосягаемого идеала, и Госпожа, и Мать, и совершенно конкретная Возлюбленная. Между прочим, вспоминая свою возлюбленную, чеховский Светловидов восклицает: «Помню, в тот день играл я… Роль была подлая, шутовская... Я играл и чувствовал, как открываются мои глаза… Понял я тогда, что никакого святого искусства нет, что всё бред и обман, что я – раб, игрушка чужой праздности, шут, фигляр!»
Перед зрителями проносятся различные эпизоды из памяти актёра Белова, а также коллективной памяти его рода. Они сопровождаются музыкальными номерами, это и «Лили Марлен» в исполнении Марлен Дитрих, и музыка Микаэла Таривердиева из фильма «Семнадцать мгновений весны», и мелодия Чарльза Спенсера Чаплина из «Огней большого города», и музыкальная тема Эдуарда Артемьева из «Соляриса» Андрея Тарковского. И вот здесь художественная образность спектакля, сочетающаяся с музыкальными эпизодами, вызывает у зрителей собственные ассоциации об упущенном и неисполненном, обращаясь к рефлексии каждого в отдельности.
Среди символического ряда спектакля выделяется, хочется сказать по-чеховски… «дорогой и многоуважаемый»… чемодан, хранилище того, что называют «инвентарным списком» личных воспоминаний. Из него Белов эти фрагменты памяти достаёт. Собачка, которой исповедуется актёр, и которая, разумеется, не может ему ответить, лишь подчёркивает своим присутствием его космическое одиночество. А недосягаемый полумесяц с ангелом говорит о нереализованности своего истинного Я.
После спектакля, который был продемонстрирован 25 марта, состоялась наша беседа с режиссёром Юрием Пахомовым. Он рассказал нам об обстоятельствах создания сценического произведения и поделился своими мыслями относительно смысловых тонкостей постановки.
– Расскажите о работе над драматургическим материалом, ибо в спектакле мы видим много литературных цитат из различных авторов.
— Основа этого спектакля – пьеса Николая Коляды. Но эта история нами переработана, там очень много монологов из других пьес, которые были важны для нас тем, что в них говорится о человеке и его проблемах. Из «Трёх сестёр», например, введён последний прозоровский монолог. Всё это о жизни человека и о том, куда всё девается, как это так бывает, когда человек живёт и незаметно себя растрачивает в никуда, и приходит к концу жизни, как правило, не с каким-то багажом, а именно с растратой.
– Спектакль изобилует различными образами, воплощаемыми в персонаже актёра Александра Маханькова…
— Это просто его мечты, его фантазии, его фобии, и его больное воображение. Та женщина, которая и в образе матери, и той, что его бросила, раскрывает его страхи и привязанности.
– Музыкальные темы в спектакле порождают ряд ассоциаций. Как к Вам приходила музыка, которая должна быть в спектакле?
— Искали совместно, нам также очень помогал звукооператор Евгений Рыжков. Мы пытались сделать не то, чтобы авторский театр… И с Александром Маханьковым, и с Ольгой Маханьковой у нас было общее советское детство: пионерский лагерь, дружины, комсомол, стройки, катки на которых мы катались и где возникали личные отношения. Вот эти наши ассоциации, наша память, она созвучна у многих, и мы хотели, чтобы у зрителя во время просмотра также возникали свои смысловые параллели. Вот этот концлагерь, например, печь, которая выкладывается, и где сжигаются фигурки. Дед у персонажа герой войны, он сидел в концлагере, и там сжигали людей. Все эти ассоциации, которые в нас, они живы…
– Получается, что здесь проявляется не только личная, но и коллективная память…
— В принципе, от личной памяти всё перерастает в память коллективную.
– Какова была роль импровизации в репетиционном процессе?
— Тут невозможно сказать в процентных отношениях. Мы задавали определённую тему, пытались найти ассоциации, связанные с ней, а также с нами и со зрителями, чтобы она всех нас объединяла, и потом мы начинали на эту тему импровизировать. В процессе импровизации из того, что к нам приходило, мы что-то отбрасывали, что-то оставалось, там было много всяких разных находок, но мы их не могли развивать бесконечно. От авторского текста мы переходили к мечтам персонажа, его фантазиям. И зрителям было понятно, что происходит, когда актёр перерезает верёвки, на которых мы видим изображение Хлестакова. Как сказала одна женщина, сидящая в зале: «Вот, смотри, разрушились мечты его…» Каждый из нас может мечтать, и этот нереальный мир, который мы себе придумываем, начинает рушиться, и от этого у нас возникают всевозможные фобии и депрессии.
– Хлестаков ведь представляет образ внутреннего вранья, не только другим, но и себе самому в первую очередь, как это по выражению Михаила Бахтина «ложь самим собою себе самому»…
— Да, получается, что Хлестаков здесь неслучаен. Хлестаков сам по себе является образом, который изначально построен на лжи. И наш персонаж, он тоже всё выдумывает, а в какой-то момент останавливается, и говорит: «Что это я всё вру да вру?..» И разрезает свою мечту. Он является и Хлестаковым, и в то же время актёром Беловым, реальным человеком, который сооружает себе некоторую мечту, а потом понимает, что эта мечта – блеф, она только в его голове и никогда не осуществится. Вот тут и существуют проблемы, наверное, очень у многих из нас. Потому что наши желания и мечты далеко не всегда совпадают с нашими возможностями.
– Это видно особенно по современному человеку, в котором находится множество субличностей. Вы разрабатывали эту тему?
— Желание реализоваться в особенности обострено у людей творческих профессий. Другое дело – насколько человек врёт себе. Так и порождаются субличности. А финал у нас открытый. Белов уходит, как уходит персонаж Чарли Чаплина в фильме «Огни большого города». Непонятно, куда уходит этот маленький человек по большой дороге, придёт он куда-либо, или не придёт. Он уходит в никуда, как и этот актёр, и никто не знает, что с ним будет дальше и чем он закончит.
Спектакль «Дядя Ваня и сестры три» предлагает зрителю поиск собственного внутреннего камертона, посредством которого он мог бы настраивать себя по жизни со своим нравственным чувством. А ведь это нравственное чувство никогда не врёт, так как оно неизменно резонирует со вселенской симфонией, выражающей в том числе и божественный замысел о человеке. Потому спектакль Юрия Пахомова не оставляет зрителей у «разбитого корыта» своих иллюзий и фантазмов, но предлагает бесстрашно взглянуть на своё нынешнее положение и вернуть себе свою подлинную природу.
